Заняв своё место, выкладываю на стол блокнот и по привычке обвожу глазами присутствующих. Я знаю, что Матвей здесь, но всё равно готовлю себя к тому, чтобы на него посмотреть. За последние два дня мы столкнулись лишь однажды — когда он выходил из офисной кухни с кружкой кофе. Матвей кивнул, я сказала «привет». На этом всё.

Его пальцы задумчиво постукивают по столу, голова опущена, будто он увлечён наблюдением за процессом. Такая поза ему совсем не свойственна. Обычно Матвей сидит, откинувшись на спинку кресла, и разглядывает тех, кто напротив. И это отлично, что наш зрительный контакт не состоялся — ни к чему встречаться с тенями флешбэков. Но ощущения всё равно странные. Будто посреди ветреного осеннего дня лишился тёплого шарфа, и теперь колючий холод свободно гуляет под одеждой.

Роман по традиции допрашивает каждого сотрудника об успехах, доходит до меня. Я отчитываюсь о встрече с дизайнером без ощущения привычного покалывания на коже. Матвей не смотрит на меня и тогда, когда требуется смотреть. Злится? Даже если так, то это к лучшему. В глубине души я опасалась, что он не выдержит уже на следующий день: напишет СМС или ворвётся в мой кабинет с обвинениями. Всякий раз ему удаётся быть лучше, чем я о нём думаю. И это очень плохо. 

— У Тани Лившиц день рождения на следующей неделе, — говорю я за домашним ужином, который в течение двух часов готовила сама. Вливаться в традиционный ритм готовки оказалось не просто: умудрилась порезаться кухонным ножом, и теперь на моём указательном пальце красуется лейкопластырь. Возможно, это знак, что кулинария не моё. — Она предупредила, что отмечать будем в субботу, у них в Берёзках.

— Снова обжираловка с шашлыками, — без энтузиазма замечает Роман, пока, не поднимая глаз, отрезает кусок утки. — Конец лета. Как им самим не надоело?

— Хотят посидеть по-семейному, — терпеливо поясняю я, зная, что у него непереносимость подобных встреч.

Рома предпочитает выпивать с теми, у кого есть общие с ним интересы, а с Игнатом, мужем моей университетской подруги, у него таких интересов нет. Его фирма занимается производством пластиковых окон, а это, в глазах Романа, слишком незначительный бизнес для того, чтобы счесть Игната достойным собеседником.

— В пятницу Таня хочет отметить отдельно с женской половиной. В общем, у нас будет девичник.

— Может быть, им и ограничитесь? Не хочу половину выходного убить на разговоры ни о чём.

— Все будут с семьями. Предлагаешь мне поехать туда одной?

— Ладно. Но сразу предупреди их, что мы ненадолго.

Помимо детей и семейных застолий, мои представления о жизни с Ромой включали в себя наличие общих друзей, с которыми мы должны были собираться по выходным, праздновать дни рождения и ездить отдыхать. Ещё один провал. Роман не нуждается в друзьях, а своё окружение предпочитает выбирать по степени полезности.

— Кроме нас там будут ещё Савицкие.

— Ресторатор-лузер, — иронизирует муж. — В прошлый раз с Серпуховым хотели у него пообедать, подъехали, а там закрыто. И полгода не проработал. С прошлым заведением было то же самое. Сменил бы род занятий и не мучился.

Мой настрой на поддержание диалога начинает стремительно гаснуть. Своими сарказмом и пренебрежением Роман топчет его на корню. Я пытаюсь вспомнить, всегда ли так было. Муж никогда не был слишком общительным, и в нём всегда присутствовал определённый снобизм, но едва ли он излучал столько негатива. Говорить больше не хочется, чтобы не транжирить свой и без того скудный запас воодушевления.

— Как твои анализы? — спрашивает Роман, когда тишина становится чересчур очевидной.

— Результаты будут готовы завтра. Только один анализ в конце недели.

Снова повисает молчание.

Я начинаю прокручивать в голове вопросы, которые муж при желании мог бы задать. Например, спросить, для чего я сдавала анализы? Что говорят врачи о моём текущем состоянии? Готова ли я к новой беременности? Не страшно ли мне снова пройти через этот ад?

Это ведь нас обоих касается. Ребёнок, за которого я столько бьюсь, — он не мой, а наш.

— Чай будешь? — Отодвигаю от себя тарелку с почти нетронутым ужином и поднимаюсь.

Попытки возобновить разговор ничего не принесут, а я терпеть не могу есть в тишине. Хотя Роман в последние дни прилагал усилия, чтобы наладить наши отношения, это не решает проблему — у нас разное мировосприятие. Он считает, что возможность смотреть на окружающих свысока — то, к чему необходимо стремиться, а я думаю совершенно иначе.

— Буду.

Я ставлю на стол две чашки, терпеливо выжидаю, пока чай остынет, но в итоге делаю всего один глоток и, сославшись на усталость, ухожу на второй этаж. Внутри покачиваются лёгкие волны горечи и раздражения. Раздражение — это тоже хорошо. Оно появилось впервые со дня моего преступления и знаменует собой победу над чувством вины.

Правда, лучше от этого почему-то не становится. То, что я ощутила сегодня на совещании, идеально подходит к моему состоянию сейчас: снова вздрагиваю под порывами ветра, глядя, как тёплый шарф улетает от меня всё дальше и дальше.

Скрипит дверь, щёлкает выключатель. Прижавшись щекой к подушке, я смотрю, как Роман избавляется от одежды и, оставшись в трусах, идёт к кровати. Жмурюсь, когда он обнимает меня сзади и его рука сжимает грудь.

— Ну, теперь у тебя никаких отговорок не осталось?

Молчу, позволяя ему стягивать с меня пижамные шорты. В моём арсенале действительно не осталось больше ни одной отговорки.

27

Стелла

— Может, на выставку сегодня сходим? — предлагаю я после того, как обсуждение будущей рекламной стратегии подходит к концу. — Иммерсивный перфоманс. У них такая афиша интересная: сочетание искусства и методов арт-терапии. Будет как минимум познавательно.

Роман с нетерпеливым вздохом откидывается в кресле и презрительно кривит губы.

— Очередная придуманная чушь с эффектным названием, чтобы срубить денег на желающих выпендриться. Сходи одна или свою подружку из отдела кадров возьми. Знаешь же, что я такую херню терпеть не могу.

— А что ты вообще любишь, Ром? — переспрашиваю с деланым спокойствием, хотя в висках уже вовсю начинает бушевать гнев. — Ну помимо ресторанов? Есть что-нибудь, что тебе нравится? Мои друзья для тебя недостаточно хороши. Мои предложения о совместном досуге — тоже. Так, может, сам предложишь что-нибудь?

— Я слишком много работаю, чтобы в своё свободное время страдать хернёй. Общаться с людьми, барахтающимися в болоте, которое я перерос на первом курсе университета, и расхаживать в толпе хипстеров, пытаясь разглядеть искусство в куче говна, — это не моё. — Муж тянется за телефоном, известившим в этот момент о входящем сообщении, и, быстро пробежавшись глазами по экрану, резюмирует: — Можешь считать, что я слишком себя ценю для этого.

— А я, по-твоему, себя на помойке нашла, если могу общаться с теми, о ком не печатают статьи в «Экономисте»? — От возмущения позволяю себе перейти на повышенный тон. — И очевидно, вкус у меня дерьмовый, потому что я лихо не поливаю помоями то, о чём не имею ни малейшего понятия.

— Я не собираюсь с тобой скандалить, Стелла. Хочешь приобщиться к сомнительному прекрасному — приобщайся без меня. И когда в следующий раз захочешь порассуждать о статьях в «Экономисте», вспомни, благодаря кому ты живёшь так, как живёшь.

— Ты, кажется, что-то путаешь, Рома. Ты меня не на улице подобрал. Я и до брака с тобой прекрасно зарабатывала. И напомню: это ты уговорил меня перейти к тебе на работу.

— Мне ехать нужно. — Роман встаёт и подхватывает с кресла пиджак, давая понять, что разговор окончен. — Буду поздно.

Он выходит из кабинета, а я остаюсь сидеть в кресле, сжимая и разжимая кулаки от бессилия и разочарования. Даже удивительно, что интуиция Романа работает настолько безотказно. Тогда, после приезда из Мурманска, ему удалось нокаутировать мою совесть и заставить меня поверить в то, что он готов стараться ради нас. Но едва я вновь добровольно положила голову на плаху нашего брака, как он не преминул взмахнуть топором. Всё стало как раньше — как происходило уже десятки раз. И почему-то это «всё» сейчас ощущается гораздо больнее.